Любовь Казарновская: я не такая как все!
«Самое эротичное сопрано» и «Мисс тысяча вольт» - именно так ее называют за глубокий, мощный и вместе с тем невероятно чувственный голос.
Но Любовь Казарновская - это не только вокал. Это и блестящая форма - всем оперным дивам на зависть. И оригинальные суждения, и резкие оценки, и неприятие для себя компромиссов.
— Людмила Юрьевна, «здоровый образ жизни» — не пустые для вас слова?
— Конечно, нет. Знаете, в этом смысле я всегда цитирую своих педагогов, которые говорили, что голос сам по себе — то, что вам дала матушка-природа — это повод для поступления в консерваторию, все остальное — безумная каждодневная работа. Которая связана с совершенствованием и вокальной техники как таковой, и себя как личности, — потому что, даже если техника хороша, а вы не интересны как личность, публика вас не воспримет. Все время надо совершенствоваться, самого себя удивлять, — это как раз мой путь, и он, конечно, требует невероятных физических и психоэмоциональных нагрузок.
Поэтому у меня есть совершенно определенный режим здорового образа жизни, к которому я пришла, который я для себя выработала, и он мне подходит.
— В чем он состоит, можете расшифровать?
— Не уверена, что это подойдет всем, но я очень мало ем. Просто очень мало! Разделяю свой рацион на крошечные порции, и, в основном, это продукты, богатые витамином и клетчаткой, — то есть овощи, фрукты, не сваренные, а замоченные злаки. А также практически полное исключение молочной продукции — потому что я знаю, и это известный факт, что лактоза в теле взрослого человека не переваривается, она откладывается кальцием в сосудах...
— Серьезный подход, целый научный метод!
— А как же!.. Так что, действительно, молочные продукты я практически не употребляю — очень редко могу позволить себе несколько ложек творога и пару ломтиков нежирного сыра: овечьего или козьего.
Еще такой момент: в день концерта я пью очень много жидкости, и съедаю максимум два банана. Все! Потому что считаю, что выступление на сцене - это как написание иконы, к публике ты должен выходить с чистой энергией. Известно же, что иноки, которые писали иконы, постились, неделями сидели на хлебе и воде, и поток энергии у них не прекращался.
И когда говорят, что вокалистам перед концертом надо кусок мяса съесть, поверьте мне, - это ерунда полная. Потому что сразу появляется сытый глаз человека, который переваривает свой обед и клонится ко сну.
— Судя по всему, Любовь Юрьевна, коллеги с вами не согласны. Оперные певицы чаще всего — что называется, дамы в теле.
— Да, так оно и есть. Но я всегда говорю, что мы — не футляры для голоса, мы артисты, которые несут очень серьезный месседж, послание. И если вы выходите 15-летней Саломеей, или 17-летней Травиатой, или Татьяной, и вас много, — это сразу у публики вызывает вопросы: где тот зрительный ряд, где та актерская правда, которая делает из оперы не концерт ряженых, а достоверный и красивый спектакль?..
Да и вообще, вы знаете, это же после войны началось. Люди страшно голодали, потом наступил долгожданный мир, и вдруг на сцену повылезали эти толстые тетки. А я вот смотрю на портреты Медеи Фигнер, Фелии Литвин, - певиц, которые были знамениты на стыке XIX и XX веков... Да ту же Марию Каллас возьмите, ту же Ренату Тебальди - стройные, красивые, следящие за собой женщины. И это потрясающая эстетика оперной примадонны!
— На вас в связи с тем, что отличаетесь от условного стандарта, и отличаетесь выгодно, косо не смотрят?
— Я всегда отличалась от большинства. И многие жлобоватые вокалисты меня этим понукали: вот, мол, ты всегда должна быть не такая, как все...
Да, не должна быть! Это моя природа! Я всегда отличалась от других, шла каким-то своим путем. У меня всегда был смелый образ мысли, да и в репертуаре я была смела. Когда все пели, как говорили тогда, «сегодня Чайковского и Рахманинова, а завтра Рахманинова и Чайковского», в моем репертуаре появлялись и Штраус, и Пуччини, и Шендер, и Вайль... Конечно, все сразу говорили: о, выпендреж!
— Наверное, думают, что быть не такой, как все, для вас самоцель, которая оправдывает любые средства.
— Да какая самоцель! Я просто не похожа, и все! По природе своей. И когда стала читать умные книжки, поняла, что люди ищущие, люди глубоко творческие всегда не похожи. Не хочу проводить никаких параллелей, клеить ярлыков, но, как Шопенгауэр сказал — гениально совершенно — «Taлaнт пoхoж нa стрелкa, пoпaдaющегo в цель, недoстижимую для других. А гений — нa стрелкa, пoпaдaющегo в цель, пoпрoсту невидимую другими».
И еще я помню слова своего педагога, Надежды Матвеевны Малышевой-Виноградовой, которая была концертмейстером Шаляпина. Она мне сказала одну фразу замечательную: «Любанчик, я тебе из века XIX в век XXI передаю эстафету большой культуры. Ты должна передавать дальше». Вот и передаю...
— И что у нас сейчас с культурой?
— Сейчас все озабочены очередной волной финансового кризиса, а я бы сказала, что кризис у нас, в первую очередь, духовный. Такие люди, как Мамонтов и Третьяков, прекрасно понимали, что они работают на будущее России. Поэтому мы имеем Третьяковскую галерею, поэтому у нас была частная опера Мамонтова, Шаляпин, Станиславский с его МХАТом. Сейчас же о будущем не думают абсолютно. Вот что страшно.
К сожалению, сегодняшняя музыкальная критика везде (а в нашей стране особенно) превратилась в некий штампованный стереотип - либо это заказные заздравные статьи от театров об отдельных солистах и постановках, дирижерах, режиссерах, либо охаивание, высказывание полудилетантских суждений, не подкрепленных глубокими знаниями, и от этого оскорбительных для любого профессионала.
И еще одна важная вещь - критик не может быть хамом, несущим всякую околесицу в виде сплетен, домыслов и собственных фобий по поводу того или иного артиста. Такие псевдокритики прикрываются высокими словами о свободе прессы, о том, что они, якобы, говорят правду людям. На самом деле это внутренняя разнузданность, невоспитанность, необразованность - они «нянчат своего внутреннего хама», как говорил Шаляпин.
— И чем, считаете, это грозит нам лет через двадцать?
— Зачем загадывать на двадцать лет? Я убеждена, что если и дальше будет проводиться такая политика абсолютного геноцида, уничтожения своего народа — как духовно, так и физически, — то и через пять лет нас ждет катастрофа. У нас же из-за того, что инфляция растет в три раза быстрее, чем индексируются пенсии и зарплаты, 90% населения не живет, а выживает на грани нищеты.
А медицина? Мне звонит сейчас подруга, которой предстоит тяжелая операция, называет сумму, сколько будет стоить лечение, - 100 тысяч долларов! Она говорит: «Скажи мне, пожалуйста, где человеку взять столько?» Честно заработать такие деньги в нашей стране невозможно. Вот что это? Значит, человека бросают под забор и говорят: выкручивайся, как хочешь.
— Что делать — капитализм: человек человеку волк.
— А вот не скажите. В дореволюционной России у людей, умеющих работать, проблем не было. Пьяница, который не хотел трудиться, — да, влачил жалкое существование. Но если у человека были руки и он хотел свое небольшое частное дело иметь...
Вот пример - бабушка мне рассказывала про своих родителей. Мой прадед начал с того, что выделывал меха. И так дело пошло, что впоследствии все дети (а там была огромная семья) стали этим заниматься. То есть люди, которые умели работать головой и руками, жили прекрасно. А сегодня? Сегодня, если у вас есть голова, если есть мысли, идеи, тем более духовные идеи, - вы очень мало востребованы.
— 25 лет назад, когда вы уезжали из Союза, тоже ведь были непростые времена...
— Вы знаете, я уезжала из страны, где еще был очень сильный импульс от той, интеллигентной России. И уехала я, как бы это сказать, волею судеб. Я ведь не хотела уходить из Мариинки. Но получила сразу несколько контрактов, очень серьезных. Допустим, заканчивался у меня контракт в Вене, через пять дней начинался в «Ла Скала», надо было ехать в Милан. Иду в советское посольство в Вене — мне говорят: вам надо возвращаться в Союз, проставить штампы все, потом здесь мы вам их подтвердим, и тогда можете ехать. «Что вы! — отвечаю. — Я не могу этого сделать: пока туда-сюда, приеду-уеду, полгода пройдет!» Прихожу в ОВИР, спрашиваю: как мне быть в такой ситуации? Вам, говорят, надо получать паспорт на ПМЖ, иначе не сможете работать на Западе. Для того чтобы получить такой паспорт, надо будет сняться с учета в театре и сдать квартиру в Ленинграде... И у меня просто не оставалось выбора.
Меня называют даже народной артисткой СССР, несмотря на то, что я была совсем еще молодой певицей во времена той страны. Но меня знали, у меня была уже своя публика, множество теле- и радиопрограмм с моим участием, фондовые записи на радио и даже сольная пластинка с оркестром Большого театра! И, наверное, моя 40-летняя творческая жизнь, мои выступления на ведущих сценах мира, моя медийность (нравится это кому-то или нет), просветительские проекты, драматический театр и кино, книги - такой «набор» есть не у каждого… И люди награждают меня некими исключительными «наградами» - реальных наград от родной страны я не получала.
Правда, сейчас у нас всех зовут дивами, примами, звездами… Сейчас на своих концертах, проектах я выхожу на сцену без всякого объявления и «приставок»: когда тебя любят, ждут - это все не нужно! На Западе это вообще не принято, а у нас подчас, особенно в провинции, не могут удержаться от пафосных приставок типа «прима», «звезда». А еще слышишь у некоторых «лучшее драмсопрано мира» или «примадонна ассолюта». Интересно, откуда берутся эти «звания» - «золотой бас» или «лучший баритон мира»?
Думаю, если публика знает, любит, ждет от тебя «открытий чудных» - это самое главное! А эти все «бронзовые памятники» - словесные и медально-наградные - как говорила Раневская, похоронные принадлежности.
— Европа сильно вас изменила?
— Очень. Прежде всего, я совершенно по-другому стала относиться к профессиональной этике. С нами же все равно нянчились здесь. Раз в месяц я пела, ну два раза. «Ой, деточка, ты сегодня плохо себя чувствуешь? Не надо, споет другой». Вот это вечное пограживание по головушке: береги себя, деточка... И можно было опоздать на репетицию в Мариинский театр или в театр Станиславского, где я начинала.
Конечно, на Западе меня ожидала просто шоковая терапия. Когда в Германии, например, пришла на репетицию за пять минут до начала, на меня так все посмотрели! Я сказала изумленно: «Но ведь еще пять минут!» - «Нет, вы должны быть на оркестровой репетиции минимум за полчаса». А когда в «Метрополитен-опера» на репетицию Джеймса Ливайна я опоздала на две минуты, все, не глядя на меня, одновременно посмотрели на часы. Я что-то пролепетала: «Маэстро, извините». Он говорит... Даже не он - ассистент его: «Люба, мы все надеемся, что это первый и последний раз, потому что второго раза может не быть».
— Можете сказать, что сейчас нравитесь себе больше, чем в ранней молодости?
— Нет, не могу так сказать... Каждому возрасту свое, и так не скажешь: этот возраст мне нравится, этот нет — только если комплексы возникают. У меня, слава Богу, никогда особых комплексов не было и нет. И сейчас я просто очень ценю то, что мне подарено — то, как я прожила жизнь.
— Но опасения по поводу старости присутствуют?
— Нет их. Потому что старость — это тот подарок, который вы заслужили.
— Смотря какая старость.
— Ну, вот нет у меня опасений. Я знаю: не будет пения — будет что-то другое, — у меня есть и радио, и телевидение, и преподавание, и новые проекты, и так далее, и так далее. Я знаю, что не надо заботиться о завтрашнем дне, надо заботиться о дне сегодняшнем, чтобы быть максимально востребованным, здоровым. И востребованным не так, как некоторые наши попсовые звезды, которые объезжают все арены страны, чтобы наколотить побольше бабла. Нет, не эта востребованность! Чтобы была востребованность творческая, профессиональная. И интерес к жизни, который я в себе постоянно бужу. Поэтому меня старость не пугает. Знаю же: если будет у меня кусок хлеба и бутылка кефир, больше ничего и не нужно...
Беседу вел
Дмитрий Макарский
Фото: Агентство «Москва»
Источник: mirnov.ru
